много песен есть? Ну — сколько? Две там, три…

— Штук десять…

— Сколько? Десять песен? Серьезно? — Калошин был ошарашен, — ты хочешь сказать, что за это время ты сочинил еще десять песен? Десять… так… да еще три тех у Вари. Да у меня… ну — мне которые ты отдавал. Так это же… это же полноценный концерт можно сделать! Конферанс еще… шутки-прибаутки. Часа на полтора концертного времени. Даже — на два!

— Так! Иван! Сейчас допиваем, расходимся. Время у нас еще есть. Потом… думать нужно! Встретимся обязательно. Тем более — мне теперь фактически мимо Вас… ну — клуба вашего ездить! Обговорим! Знаешь… Если ты не врешь, я эту Варьку… я сам тебе ее в постель притащу! И даже свечку держать не застремаюсь!

— Угомонись, сводник, блин! Не нужно мне никого тащить. У меня и так… с этим делом все в норме. Есть к кому… на огонек заглянуть. Просто… еще раз говорю — бесит, что она меня так… обманула!

— Вот-вот! Ладно! Все! Разбежались! Но с Варькой-дурой я все-таки поговорю!

Говоря Калошину про то, что у него есть к кому на огонек заглянуть, Иван имел в виду Фатьму. Понравилась ему эта женщина. И внешне понравилась, своей восточной красотой; и фигурой — ладной, гибкой, сильной; и своим мусульманским отношением — есть мужчина, значит женщина должна сделать, чтобы с ней ему было хорошо! Тут и еда, и отношение. И постель, конечно…

Ему удавалось заезжать к ней не чаще одного раза в неделю. Очень уж он в последнее время занят — тут и работа, и занятия в кружке, и занятия спортом тоже не стоит прекращать. Хотя, будь его воля, он бы если не полностью переселился к ней, то заезжал бы гораздо чаще. Все-таки организм восемнадцатилетнего парня давал о себе знать — «Хочу всегда! Хочу везде!». Да и уютно ему с ней было.

Кавказская, а также среднеазиатская кухня была его слабостью в прежней жизни. Нет, он и русскую очень уважал, и украинским блюдам — отдавал дань уважения. Но — именно кавказская, или кухня Средней Азии — это какая-то именно мужская кухня. С обилием мяса, с достаточным количеством острых и пряных приправ. Очень сытная! Лагман обычный, или жаренный; бозбаш или мостава, казан-кебаб… Каждый его приход его ждало что-то из этого «праздника желудка»!

А Фатьма была — на высоте как повар! Она была во многом на высоте. Ну — по крайней мере — на кухне, и в постели. Да и хозяйкой она оказалась весьма рачительной. Иван в первый раз не очень рассмотрел подробности ее жилища, но сейчас было ясно — в доме есть хозяйка. А значит в доме — чистота и уют! Наверное, в будущем, да и сейчас тоже, многие бы сказали, что это мещанский уют: все эти занавесочки, рюшки, кружевные накидки, обилие подушек на кровати. Но Косову здесь и сейчас — нравилось!

К тому же Фатьма на полученные деньги затеяла приличную такую стройку. Уже во второй свой приезд Иван увидел, что старый сарай полностью разобран, доски и бруски аккуратно сложены у стены, также как и небольшой запас сухих дров. А еще через неделю во дворе женщины красовался свежими желтыми досками новый сарай, битком набитый сухими колотыми дровами. От досок на легком морозце очень приятно пахло смолистой сосной. Правда, самих строителей он не застал, ну да и приехал он уже когда стемнело.

— Ругаться с ними пришлось! Пару мужиков даже выгнала — один постоянно полупьяный приходил, а второй сразу начала намеки делать, да пытался руки распускать! — жаловалась женщина.

Еще через неделю Иван с удивлением увидел в ограде дома, чуть дальше дровяного сарая свежий сруб бани.

— Ну, Ваня, я же понимаю, что баня нужна! Просто у меня раньше возможности не было. А сейчас — не дело это, воду на печи греть, да на кухне в тазике обмываться. Вот еще пару недель, как мужики обещают, полностью баню закончат. Вот тогда можно будет и помыться!

Косов подхватил женщину руками под попу и закружил вокруг себя:

— Пригласишь баньку обновить?

Она смеялась:

— С тобой, пожалуй, помоешься, в бане-то?

Когда они ночью лежали, отдыхая, на кровати, Иван разглядывал ее при скудном свете свечи. Ее смуглая кожа в полутьме казалась почти черной. Но вот капельки пота, выступившие на небольшом, но таком ладном животике, были отчетливо видны.

«Как там говорила Мерлин Монро — «женщина без животика, как квартира без мебели!».

Очень приятно было поглаживать этот животик, то стискивая его, то проводя по нему пальцами, стирая эти, такие притягательные, капельки пота.

Она чуть слышно смеялась своим грудным смехом:

— Ну, Ваня! Ты когда так пальцами проводишь… у меня что-то в животе подергиваться начинает, и дыхание перехватывает. И там… внизу мокро становится!

Он приподнял голову и прихватил губами сосок. Потом пустил в дело и кончик языка.

— Ну что же ты! Ты же обещал дать мне отдохнуть, хоть чуток! В-а-а-а-н-н-я-а…

Потом они опять отдыхали. Точнее пытались отдохнуть.

— Вот зря я тебя послушала и свечу зажгла! Если бы не свеча, ты бы меня не видел, и был бы спокойнее!

«Свеча… горела…».

— Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела…

— Это твои стихи? — она подняла голову и зачаровано смотрела не него.

— Нет… Этот Борис Пастернак. Поэт, живет в Москве.

Она вздохнула и засмеялась:

— Тоже, наверняка, такой же кобель, как и ты! Видишь, как написал! Как такое писать, если сам не испытал? Иди сюда, хороший мой!

«Как на женщину стихи подействовали — то «дай отдохнуть!», то — «иди сюда!».

— Слушай… а тебе… не больно так вот… когда сзади?

Она улыбнулась:

— Иногда… но не сильно! А когда мы вот так… на боку, а ты сзади… а еще рукой… пальцами там мне ласкаешь… то вообще не больно! А так хорошо, что… что плакать хочется! Думаю, а повторится ли такое блаженство? А вдруг нет?! А еще… когда ты в это время мне шею целуешь… а-а-а-х-х…

— Вань! Поспать нужно хоть немного!

— Ты куда-то завтра с утра идешь?

— Нет… но мужики же придут, баню строить. Их и встретить нужно, не дело ведь… если придут, а хозяйка и носа из дома не кажет!

— Ну выйдешь… на пару минут, да назад.

— Ага… кто же так делает? Скажут — она до обеда спит, лентяйка! Знаешь ведь — соседи прославить могут быстро, потом долго не отмоешься!

Она сначала стеснялась делать